65975
6
Тем, кто не знал, что Народный артист Советского Союза, кинорежиссёр, сценарист, легенда отечественного кинематографа Эльдар Рязанов был еще и поэтом, предлагаю ознакомиться с его произведениями. Читаем и пытаемся сдержать эмоции...
(Тем, кому много букв - минусите, я не в обиде!)
(Тем, кому много букв - минусите, я не в обиде!)
К фильму "Жестокий романс" :
Я, словно бабочка к огню
Стремилась так неодолимо
В любовь, в волшебную страну,
Где назовут меня любимой.
Где бесподобен день любой,
Где не страшилась я б ненастья.
Прекрасная страна — любовь, страна — любовь,
Ведь только в ней бывает счастье.
Пришли иные времена,
Тебя то нет, то лжешь, не морщась.
Я поняла, любовь — страна,
Где каждый человек — притворщик.
Моя беда, а не вина,
Что я — наивности образчик.
Любовь — обманная страна,
И каждый житель в ней — обманщик.
Зачем я плачу пред тобой,
И улыбаюсь так некстати.
Hеверная страна — любовь,
Там каждый человек — предатель.
Hо снова прорастет трава
Сквозь все преграды и напасти.
Любовь — весенняя страна,
Ведь только в ней бывает счастье.
Стремилась так неодолимо
В любовь, в волшебную страну,
Где назовут меня любимой.
Где бесподобен день любой,
Где не страшилась я б ненастья.
Прекрасная страна — любовь, страна — любовь,
Ведь только в ней бывает счастье.
Пришли иные времена,
Тебя то нет, то лжешь, не морщась.
Я поняла, любовь — страна,
Где каждый человек — притворщик.
Моя беда, а не вина,
Что я — наивности образчик.
Любовь — обманная страна,
И каждый житель в ней — обманщик.
Зачем я плачу пред тобой,
И улыбаюсь так некстати.
Hеверная страна — любовь,
Там каждый человек — предатель.
Hо снова прорастет трава
Сквозь все преграды и напасти.
Любовь — весенняя страна,
Ведь только в ней бывает счастье.
×
***
В трамвай, что несется в бессмертье,
попасть нереально, поверьте.
Меж гениями – толкотня.
И места там нет для меня.
В трамвае, идущем в известность,
ругаются тоже, и тесно.
Нацелился было вскочить,
да черт с ним, решил пропустить.
А этот трамвай до Ордынки.
Я впрыгну в него по старинке,
повисну опять на подножке
и в юность вернусь на немножко.
Под лязганье стрелок трамвайных
я вспомню подружек случайных,
забытых товарищей лица.
И с этим ничто не сравнится!
Сентябрь 1986 года
попасть нереально, поверьте.
Меж гениями – толкотня.
И места там нет для меня.
В трамвае, идущем в известность,
ругаются тоже, и тесно.
Нацелился было вскочить,
да черт с ним, решил пропустить.
А этот трамвай до Ордынки.
Я впрыгну в него по старинке,
повисну опять на подножке
и в юность вернусь на немножко.
Под лязганье стрелок трамвайных
я вспомню подружек случайных,
забытых товарищей лица.
И с этим ничто не сравнится!
Сентябрь 1986 года
***
Меж датами рожденья и кончины
(а перед ними наши имена)
стоит тире, черта, стоит знак «минус»,
а в этом знаке жизнь заключена.
В ту черточку вместилось все, что было.
А было все! И все сошло, как снег.
Исчезло, растворилось и погибло,
чем был похож и не похож на всех.
Погибло все мое! И безвозвратно.
Моя любовь, и боль, и маета.
Все это не воротится обратно,
лишь будет между датами черта.
(а перед ними наши имена)
стоит тире, черта, стоит знак «минус»,
а в этом знаке жизнь заключена.
В ту черточку вместилось все, что было.
А было все! И все сошло, как снег.
Исчезло, растворилось и погибло,
чем был похож и не похож на всех.
Погибло все мое! И безвозвратно.
Моя любовь, и боль, и маета.
Все это не воротится обратно,
лишь будет между датами черта.
Монолог «художника»
Прожитая жизнь – сложенье чисел:
сумма дней, недель, мгновений, лет.
Я вдруг осознал: я живописец,
вечно создающий твой портрет.
Для импровизаций и художеств
мне не нужен, в общем, черновик.
Может, кто другой не сразу сможет,
я ж эскизы делать не привык.
Я малюю на живой модели:
притушил слезой бездонный взгляд,
легкий штрих – глазищи потемнели,
потому что вытерпели ад.
Я прорисовал твои морщины,
в волосы добавил белизны.
Натуральный цвет люблю в картинах,
я противник басмы или хны.
Перекрасил – в горькую! – улыбку,
два мазка – и ты нехороша.
Я без красок этого добился,
без кистей и без карандаша.
Близких раним походя, без смысла,
гасим в них глубинный теплый свет.
Сам собою как-то получился
этот твой теперешний портрет…
сумма дней, недель, мгновений, лет.
Я вдруг осознал: я живописец,
вечно создающий твой портрет.
Для импровизаций и художеств
мне не нужен, в общем, черновик.
Может, кто другой не сразу сможет,
я ж эскизы делать не привык.
Я малюю на живой модели:
притушил слезой бездонный взгляд,
легкий штрих – глазищи потемнели,
потому что вытерпели ад.
Я прорисовал твои морщины,
в волосы добавил белизны.
Натуральный цвет люблю в картинах,
я противник басмы или хны.
Перекрасил – в горькую! – улыбку,
два мазка – и ты нехороша.
Я без красок этого добился,
без кистей и без карандаша.
Близких раним походя, без смысла,
гасим в них глубинный теплый свет.
Сам собою как-то получился
этот твой теперешний портрет…
Листопад
Как тебе я, милый, рад,
мот, кутила-листопад.
Ты, транжира, расточитель,
разбазарил, что имел.
Мой мучитель и учитель,
что ты держишь на уме?
Разноцветные банкноты
тихо по миру летят,
а деревья, как банкроты,
изумленные торчат.
Жизнь безжалостная штука,
сложенная из утрат…
Ты прощаешься без звука,
друг мой, брат мой листопад:
отдаешь родные листья,
ты – образчик бескорыстья.
Успокой мою натуру,
ибо нет пути назад.
Разноцветные купюры
под ногами шелестят…
Я беспечен, я – бездельник,
я гуляю наугад,
а в садах костры из денег
в небо струйками дымят.
Как тебе я, милый, рад,
листопад – мой друг и брат.
мот, кутила-листопад.
Ты, транжира, расточитель,
разбазарил, что имел.
Мой мучитель и учитель,
что ты держишь на уме?
Разноцветные банкноты
тихо по миру летят,
а деревья, как банкроты,
изумленные торчат.
Жизнь безжалостная штука,
сложенная из утрат…
Ты прощаешься без звука,
друг мой, брат мой листопад:
отдаешь родные листья,
ты – образчик бескорыстья.
Успокой мою натуру,
ибо нет пути назад.
Разноцветные купюры
под ногами шелестят…
Я беспечен, я – бездельник,
я гуляю наугад,
а в садах костры из денег
в небо струйками дымят.
Как тебе я, милый, рад,
листопад – мой друг и брат.
***
Жизнь, к сожалению, сердита,
она не жалует старье.
Одни взлетают на орбиту,
другие катятся с нее.
Таков закон круговорота,
и исключений никаких:
одни уходят за ворота,
иные входят через них.
И те, кто взлезли на орбиту,
и те, кто шлепнулся, упал,
одною, в общем, ниткой шиты…
И у разбитого корыта
у всех на всех – один финал!
Откинешь в сторону копыта,
хоть будь ты вошь, хоть будь ты вождь…
Обратные пути закрыты —
жизнь не воротишь, не вернешь.
1983 год.
она не жалует старье.
Одни взлетают на орбиту,
другие катятся с нее.
Таков закон круговорота,
и исключений никаких:
одни уходят за ворота,
иные входят через них.
И те, кто взлезли на орбиту,
и те, кто шлепнулся, упал,
одною, в общем, ниткой шиты…
И у разбитого корыта
у всех на всех – один финал!
Откинешь в сторону копыта,
хоть будь ты вошь, хоть будь ты вождь…
Обратные пути закрыты —
жизнь не воротишь, не вернешь.
1983 год.
***
Мы отпускаем тормоза…
Кругом весна, в глазах раздолье!
К нам собираются друзья,
а мы готовимся к застолью.
Да будет день – из лучших дней!
Пусть все из нас его запомнят.
Мы в гости ждем своих друзей
и отворяем окна комнат.
Мы накрываем длинный стол,
сердца и двери открываем.
У нас сегодня торжество:
мы ничего не отмечаем.
По кухне, где колдуешь ты,
гуляет запах угощенья.
Бутылки жаждут пустоты,
закуски ждут уничтоженья!
И вот друзья приходят в дом,
добры их лица и прекрасны,
глаза их светятся умом,
а языки небезопасны.
А я давно хочу сказать —
и тут не ошибусь, наверно, —
что если судят по друзьям,
то мы талантливы безмерно.
Да, если мерить по друзьям,
то мы с тобой в большом порядке;
нас упрекнуть ни в чем нельзя,
нас миновали недостатки.
О, если по друзьям судить,
то человечий род – чудесен!..
А нам наш день нельзя прожить
без пересудов, шуток, песен.
Беспечно, как дымок, клубясь,
беседа наша побежала,
и почему-то на себя
никто не тянет одеяла.
Стреляют пробки в потолок,
снуют меж нами биотоки.
Здесь совместимостей поток,
в друзьях и сила, и истоки.
Подарку-дню пришел конец,
и гости уезжать собрались.
Незримой нежностью сердец
мы между делом обменялись.
И вот друзья умчались вдаль,
как удаляется эпоха…
Остались легкая печаль
и мысль, что и вдвоем – неплохо!
Кругом весна, в глазах раздолье!
К нам собираются друзья,
а мы готовимся к застолью.
Да будет день – из лучших дней!
Пусть все из нас его запомнят.
Мы в гости ждем своих друзей
и отворяем окна комнат.
Мы накрываем длинный стол,
сердца и двери открываем.
У нас сегодня торжество:
мы ничего не отмечаем.
По кухне, где колдуешь ты,
гуляет запах угощенья.
Бутылки жаждут пустоты,
закуски ждут уничтоженья!
И вот друзья приходят в дом,
добры их лица и прекрасны,
глаза их светятся умом,
а языки небезопасны.
А я давно хочу сказать —
и тут не ошибусь, наверно, —
что если судят по друзьям,
то мы талантливы безмерно.
Да, если мерить по друзьям,
то мы с тобой в большом порядке;
нас упрекнуть ни в чем нельзя,
нас миновали недостатки.
О, если по друзьям судить,
то человечий род – чудесен!..
А нам наш день нельзя прожить
без пересудов, шуток, песен.
Беспечно, как дымок, клубясь,
беседа наша побежала,
и почему-то на себя
никто не тянет одеяла.
Стреляют пробки в потолок,
снуют меж нами биотоки.
Здесь совместимостей поток,
в друзьях и сила, и истоки.
Подарку-дню пришел конец,
и гости уезжать собрались.
Незримой нежностью сердец
мы между делом обменялись.
И вот друзья умчались вдаль,
как удаляется эпоха…
Остались легкая печаль
и мысль, что и вдвоем – неплохо!
***
Я себе не выбрал для прожития
ни страну, ни время, ни народ…
Жизнь мою придумали родители,
ну, а я вот бьюсь который год.
Время оказалось неуютное,
а страна – хвастунья первый сорт,
где обманут лживыми салютами
лопоухий, пьяненький народ.
Белое там выдают за черное,
дважды два там восемь или шесть.
Если существует там бесспорное,
это то, что нечего там есть.
Велика страна моя огромная,
потому и будет долго гнить,
Мертвая, чванливая и темная…
Только без нее мне не прожить.
Не теперь бы и не тут родиться,
да меня никто не опросил,
вот и должен я терпеть, ютиться,
хоть порой и не хватает сил.
Лишь одно меня на свете держит —
что всегда со мною рядом ты,
твоих глаз безудержная нежность,
детская улыбка доброты.
Я не выбрал время для прожития…
И меня охватывает страх,
если б не были умны родители,
мы б с тобой не встретились в веках…
май 1983 года
ни страну, ни время, ни народ…
Жизнь мою придумали родители,
ну, а я вот бьюсь который год.
Время оказалось неуютное,
а страна – хвастунья первый сорт,
где обманут лживыми салютами
лопоухий, пьяненький народ.
Белое там выдают за черное,
дважды два там восемь или шесть.
Если существует там бесспорное,
это то, что нечего там есть.
Велика страна моя огромная,
потому и будет долго гнить,
Мертвая, чванливая и темная…
Только без нее мне не прожить.
Не теперь бы и не тут родиться,
да меня никто не опросил,
вот и должен я терпеть, ютиться,
хоть порой и не хватает сил.
Лишь одно меня на свете держит —
что всегда со мною рядом ты,
твоих глаз безудержная нежность,
детская улыбка доброты.
Я не выбрал время для прожития…
И меня охватывает страх,
если б не были умны родители,
мы б с тобой не встретились в веках…
май 1983 года
***
Как много песен о любви к Отчизне!
Певцы со всех экранов и эстрад,
что, мол, для Родины не пожалеют жизни,
через динамики на всю страну кричат.
А я б о том, что глубоко интимно,
не декламировал, не пел бы, не орал.
Когда о сокровенном пишут гимны,
похоже, наживают капитал.
Земля не фразы требует, а плуга.
Как ей осточертели трепачи!
Вот мы с землей посмотрим друг на друга
и о любви взаимной помолчим…
1986 год
Певцы со всех экранов и эстрад,
что, мол, для Родины не пожалеют жизни,
через динамики на всю страну кричат.
А я б о том, что глубоко интимно,
не декламировал, не пел бы, не орал.
Когда о сокровенном пишут гимны,
похоже, наживают капитал.
Земля не фразы требует, а плуга.
Как ей осточертели трепачи!
Вот мы с землей посмотрим друг на друга
и о любви взаимной помолчим…
1986 год
Через десять лет
Теперь поют с презреньем об Отчизне
певцы со всех экранов и эстрад.
Мол Родина – уродина – их жизни
сгубила поголовно, все подряд.
То славословили, сейчас, танцуя, хают.
О как великолепен их запал!
Неловко, если льстят и если лают,
при этом наживая капитал.
Стране своей отвесив оплеуху,
приятно безнаказанно пинать
край, где родился… И честить, как шлюху,
какая б ни была, родную мать!
1995 год
певцы со всех экранов и эстрад.
Мол Родина – уродина – их жизни
сгубила поголовно, все подряд.
То славословили, сейчас, танцуя, хают.
О как великолепен их запал!
Неловко, если льстят и если лают,
при этом наживая капитал.
Стране своей отвесив оплеуху,
приятно безнаказанно пинать
край, где родился… И честить, как шлюху,
какая б ни была, родную мать!
1995 год
Детские стихи о Рязанове, сочиненные им же самим
Так что же такое Рязанов Эльдар?
Расскажем о нем по порядку:
Рязанов не молод, но он и не стар,
не любит он делать зарядку.
Умеет готовить салат и омлет,
гордится собой как шофером.
В кино он работает множество лет,
и там он слывет режиссером.
Врывается часто в чужие дома —
ему телевизор отмычка —
и любит поесть до потери ума,
а это дурная привычка.
В одежде не франт, не педант, не эстет,
как будто небрежна манера.
Он просто не может купить туалет —
увы! – не бывает размера.
Эльдар Александрович – из толстяков,
что рвутся худеть, но напрасно.
И если работа – удел дураков,
Рязанов – дурак первоклассный.
На склоне годов принялся за стихи,
себя не считая поэтом.
Имеет еще кой-какие грехи,
но здесь неудобно об этом.
В техническом смысле он полный дебил,
в компьютерный век ему трудно.
Но так получилось: он жизнь полюбил,
и это у них обоюдно.
Представьте, Рязанов удачно женат,
с женою живет он отлично.
Он любит друзей и хорошему рад.
И это мне в нем симпатично.
1982 год
Расскажем о нем по порядку:
Рязанов не молод, но он и не стар,
не любит он делать зарядку.
Умеет готовить салат и омлет,
гордится собой как шофером.
В кино он работает множество лет,
и там он слывет режиссером.
Врывается часто в чужие дома —
ему телевизор отмычка —
и любит поесть до потери ума,
а это дурная привычка.
В одежде не франт, не педант, не эстет,
как будто небрежна манера.
Он просто не может купить туалет —
увы! – не бывает размера.
Эльдар Александрович – из толстяков,
что рвутся худеть, но напрасно.
И если работа – удел дураков,
Рязанов – дурак первоклассный.
На склоне годов принялся за стихи,
себя не считая поэтом.
Имеет еще кой-какие грехи,
но здесь неудобно об этом.
В техническом смысле он полный дебил,
в компьютерный век ему трудно.
Но так получилось: он жизнь полюбил,
и это у них обоюдно.
Представьте, Рязанов удачно женат,
с женою живет он отлично.
Он любит друзей и хорошему рад.
И это мне в нем симпатично.
1982 год
Бессонница
Слышно – шебуршат под полом мыши,
сквозь окно сочится лунный свет.
Плюхнулся на землю с елки снег,
от мороза дом кряхтит и дышит.
Скоро рассветет, а сна все нет.
Извертелся за ночь на подушке,
простыни в жгуты перекрутил,
а потом постель перестелил
и лежал недвижный и послушный,
огорчаясь ссорами светил.
Всё не спал и видел хаотичный
о себе самом престранный фильм:
я герой в нем, но герой в кавычках.
Нету сил послать к чертям привычки,
взять и отмочить нежданный финт.
Вот летаю с кем-то до рассвета…
Вижу, что безделье мне к лицу…
Вот целую руку подлецу…
Скачет фильм по рваному сюжету.
Жаль, что к несчастливому концу…
Проскрипела за окном береза,
на полу сместился синий блик.
В пустоте безмолвен горький крик
и шумят задушенные слезы…
Это, видно, сон меня настиг.
1985 год
сквозь окно сочится лунный свет.
Плюхнулся на землю с елки снег,
от мороза дом кряхтит и дышит.
Скоро рассветет, а сна все нет.
Извертелся за ночь на подушке,
простыни в жгуты перекрутил,
а потом постель перестелил
и лежал недвижный и послушный,
огорчаясь ссорами светил.
Всё не спал и видел хаотичный
о себе самом престранный фильм:
я герой в нем, но герой в кавычках.
Нету сил послать к чертям привычки,
взять и отмочить нежданный финт.
Вот летаю с кем-то до рассвета…
Вижу, что безделье мне к лицу…
Вот целую руку подлецу…
Скачет фильм по рваному сюжету.
Жаль, что к несчастливому концу…
Проскрипела за окном береза,
на полу сместился синий блик.
В пустоте безмолвен горький крик
и шумят задушенные слезы…
Это, видно, сон меня настиг.
1985 год
Ленивое
Я более всего
бездельничать мечтаю,
не делать ничего,
заботы отторгая.
Я лодырь и лентяй,
ужасный лежебока.
Хоть краном поднимай,
пусть подождет работа.
Проснуться поутру,
валяться всласть, зевая.
О, как мне по нутру,
признаюсь, жизнь такая.
Бессмысленно глазеть,
на потолок уставясь!
Лень – сладкая болезнь,
что вызывает зависть.
Трудиться не люблю.
Работать не желаю.
Подобно королю,
знать ничего не знаю.
Что ж делать, я – таков!
Да только, между прочим,
работа дураков,
к несчастью, любит очень.
Она со всех сторон
все время в наступленье.
А я немедля в сон,
я весь – сопротивленье.
Безделье – моя цель.
Я в койке, как в окопе.
Но где-то через щель
пролезли эти строки…
бездельничать мечтаю,
не делать ничего,
заботы отторгая.
Я лодырь и лентяй,
ужасный лежебока.
Хоть краном поднимай,
пусть подождет работа.
Проснуться поутру,
валяться всласть, зевая.
О, как мне по нутру,
признаюсь, жизнь такая.
Бессмысленно глазеть,
на потолок уставясь!
Лень – сладкая болезнь,
что вызывает зависть.
Трудиться не люблю.
Работать не желаю.
Подобно королю,
знать ничего не знаю.
Что ж делать, я – таков!
Да только, между прочим,
работа дураков,
к несчастью, любит очень.
Она со всех сторон
все время в наступленье.
А я немедля в сон,
я весь – сопротивленье.
Безделье – моя цель.
Я в койке, как в окопе.
Но где-то через щель
пролезли эти строки…
Впервые
Все поплыло перед глазами,
и закружился потолок.
За стенку я держусь руками,
пол ускользает из-под ног.
И вот я болен. Я – в кровати…
Беспомощность не по нутру.
Стараюсь в ночь не засыпать я,
боюсь, что не проснусь к утру.
и закружился потолок.
За стенку я держусь руками,
пол ускользает из-под ног.
И вот я болен. Я – в кровати…
Беспомощность не по нутру.
Стараюсь в ночь не засыпать я,
боюсь, что не проснусь к утру.
***
Как будто вытекла вся кровь,
глаз не открыть, набрякли веки.
Но звать не надо докторов —
усталость это в человеке.
А за окном трухлявый дождь.
И пугало на огороде
разводит руки… Не поймешь,
во мне так худо иль в природе.
Тоскуют на ветвях навзрыд
грачами брошенные гнезда.
Но слышен в небе птичий крик:
вернемся рано или поздно!
Хочу тоску преодолеть.
Надеюсь, что преодолею.
А ну-ка, смерть! Не сметь! Не сметь!
Не сметь садиться мне на шею!
сентябрь 1986 года
глаз не открыть, набрякли веки.
Но звать не надо докторов —
усталость это в человеке.
А за окном трухлявый дождь.
И пугало на огороде
разводит руки… Не поймешь,
во мне так худо иль в природе.
Тоскуют на ветвях навзрыд
грачами брошенные гнезда.
Но слышен в небе птичий крик:
вернемся рано или поздно!
Хочу тоску преодолеть.
Надеюсь, что преодолею.
А ну-ка, смерть! Не сметь! Не сметь!
Не сметь садиться мне на шею!
сентябрь 1986 года
Больница
И я, бывало, приезжал с визитом
в обитель скорби, боли и беды
и привозил обильные корзины
цветов и книжек, фруктов и еды.
Как будто мне хотелось откупиться
за то, что я и крепок, и здоров.
Там у больных приниженные лица,
начальственны фигуры докторов.
В застиранных халатах и пижамах
смиренный и безропотный народ,
в палатах по восьми они лежали,
как экспонаты горя и невзгод.
Повсюду стоны, храп, объедки, пакость,
тяжелый смрад давно немытых тел.
Бодры родные – только б не заплакать…
Вот тихо дух соседа отлетел…
А из уборных било в нос зловонье,
больные в коридорах, скуден стол.
Торопится надменное здоровье,
как бы исполнив милосердья долг…
Со вздохом облегченья убегая,
я вновь включался в свой круговорот,
убогих и недужных забывая.
Но вдруг случился резкий поворот.
Я заболел. Теперь живу в больнице.
И мысль, что не умру, похоронил.
Легко среди увечных растворился,
себя к их касте присоединил.
Теперь люблю хромых, глухих, незрячих,
инфекционных, раковых – любых!
Люблю я всех – ходячих и лежачих,
отчаянную армию больных.
Терпением и кротостью лучатся
из глубины печальные глаза.
Так помогите! Люди! Сестры! Братцы!
Никто не слышит эти голоса…
Сентябрь 1986 года
в обитель скорби, боли и беды
и привозил обильные корзины
цветов и книжек, фруктов и еды.
Как будто мне хотелось откупиться
за то, что я и крепок, и здоров.
Там у больных приниженные лица,
начальственны фигуры докторов.
В застиранных халатах и пижамах
смиренный и безропотный народ,
в палатах по восьми они лежали,
как экспонаты горя и невзгод.
Повсюду стоны, храп, объедки, пакость,
тяжелый смрад давно немытых тел.
Бодры родные – только б не заплакать…
Вот тихо дух соседа отлетел…
А из уборных било в нос зловонье,
больные в коридорах, скуден стол.
Торопится надменное здоровье,
как бы исполнив милосердья долг…
Со вздохом облегченья убегая,
я вновь включался в свой круговорот,
убогих и недужных забывая.
Но вдруг случился резкий поворот.
Я заболел. Теперь живу в больнице.
И мысль, что не умру, похоронил.
Легко среди увечных растворился,
себя к их касте присоединил.
Теперь люблю хромых, глухих, незрячих,
инфекционных, раковых – любых!
Люблю я всех – ходячих и лежачих,
отчаянную армию больных.
Терпением и кротостью лучатся
из глубины печальные глаза.
Так помогите! Люди! Сестры! Братцы!
Никто не слышит эти голоса…
Сентябрь 1986 года
***
Сто различных настроений
у подружки дорогой.
Словно кружит день осенний
между летом и зимой.
Рядом быть с тобой не скучно,
не дано предугадать:
вдруг лицо покроют тучи,
то оно – как благодать.
Вот летит из туч луч света,
светится в ответ душа.
Ты прекрасна в бабье лето,
невозможно хороша.
Ты щедра и бескорыстна,
будто неба синева.
Загрустила… Словно листья,
тихо падают слова.
Вспышка! Ссора! Нету мира!
Ветер вспыльчивый задул,
закачалась вся квартира,
я из дома сиганул.
Предугадывать нелепо,
что нахлынет на тебя,
просто надо верить слепо
и терпеть, терпеть, любя.
Ведь предвидеть нереально:
вдруг навалится циклон,
или с нежностью печальной
ты приходишь на поклон.
Я задел тебя не очень —
пролился слезами дождь…
Просто потому что осень
и ты сильно устаешь.
Я, конечно, на попятный,
стал вокруг тебя кружить.
Ты нежданна и внезапна,
как природа и как жизнь.
P. S. Дом напоминает кратер
иль затишье пред грозой…
Потому что мой характер
тоже, скажем, не простой.
Как столкнутся две стихии —
вихри, смерчи и шторма!…
Лучше напишу стихи я,
чтобы не сойти с ума.
Октябрь 1986
у подружки дорогой.
Словно кружит день осенний
между летом и зимой.
Рядом быть с тобой не скучно,
не дано предугадать:
вдруг лицо покроют тучи,
то оно – как благодать.
Вот летит из туч луч света,
светится в ответ душа.
Ты прекрасна в бабье лето,
невозможно хороша.
Ты щедра и бескорыстна,
будто неба синева.
Загрустила… Словно листья,
тихо падают слова.
Вспышка! Ссора! Нету мира!
Ветер вспыльчивый задул,
закачалась вся квартира,
я из дома сиганул.
Предугадывать нелепо,
что нахлынет на тебя,
просто надо верить слепо
и терпеть, терпеть, любя.
Ведь предвидеть нереально:
вдруг навалится циклон,
или с нежностью печальной
ты приходишь на поклон.
Я задел тебя не очень —
пролился слезами дождь…
Просто потому что осень
и ты сильно устаешь.
Я, конечно, на попятный,
стал вокруг тебя кружить.
Ты нежданна и внезапна,
как природа и как жизнь.
P. S. Дом напоминает кратер
иль затишье пред грозой…
Потому что мой характер
тоже, скажем, не простой.
Как столкнутся две стихии —
вихри, смерчи и шторма!…
Лучше напишу стихи я,
чтобы не сойти с ума.
Октябрь 1986
Мои ботинки
Нет ничего милей и проще
протертых, сношенных одежд.
Теперь во мне намного больше
воспоминаний, чем надежд.
Мои растоптанные туфли,
мои родные башмаки!
В вас ноги никогда не пухли,
вы были быстры и легки.
В вас бегал я довольно бойко,
быть в ногу с веком поспевал.
Сапожник обновлял набойки,
и снова я бежал, бежал.
В моем круговороте прошлом
вы мне служили как могли:
сгорали об асфальт подошвы,
крошились в лужах и в пыли.
На вас давил я тяжким весом,
вы шли дорогою потерь.
И мне знакома жизнь под прессом,
знакома прежде и теперь.
Потом замедлилась походка —
брели мы, шаркали, плелись…
Теперь нам не догнать молодку,
сошла на нет вся наша жизнь.
Вы ныне жалкие ошметки,
и ваш хозяин подустал.
Он раньше на ходу подметки,
но не чужие, правда, рвал.
Вы скособочены и кривы,
и безобразны, и жутки,
но, как и я, покамест живы,
хоть стерлись напрочь каблуки.
Жаль, человека на колодку
нельзя напялить, как башмак,
сменить набойку иль подметку,
или подклеить кое-как.
Нет ничего милей и проще
потертых, сношенных вещей,
и, словно старенький старьевщик,
смотрю вперед я без затей.
протертых, сношенных одежд.
Теперь во мне намного больше
воспоминаний, чем надежд.
Мои растоптанные туфли,
мои родные башмаки!
В вас ноги никогда не пухли,
вы были быстры и легки.
В вас бегал я довольно бойко,
быть в ногу с веком поспевал.
Сапожник обновлял набойки,
и снова я бежал, бежал.
В моем круговороте прошлом
вы мне служили как могли:
сгорали об асфальт подошвы,
крошились в лужах и в пыли.
На вас давил я тяжким весом,
вы шли дорогою потерь.
И мне знакома жизнь под прессом,
знакома прежде и теперь.
Потом замедлилась походка —
брели мы, шаркали, плелись…
Теперь нам не догнать молодку,
сошла на нет вся наша жизнь.
Вы ныне жалкие ошметки,
и ваш хозяин подустал.
Он раньше на ходу подметки,
но не чужие, правда, рвал.
Вы скособочены и кривы,
и безобразны, и жутки,
но, как и я, покамест живы,
хоть стерлись напрочь каблуки.
Жаль, человека на колодку
нельзя напялить, как башмак,
сменить набойку иль подметку,
или подклеить кое-как.
Нет ничего милей и проще
потертых, сношенных вещей,
и, словно старенький старьевщик,
смотрю вперед я без затей.
Прощание
В старинном парке корпуса больницы,
кирпичные, простые корпуса…
Как жаль, не научился я молиться,
и горько, что не верю в чудеса.
А за окном моей палаты осень,
листве погибшей скоро быть в снегу.
Я весь в разброде, не сосредоточен,
принять несправедливость не могу.
Что мне теперь до участи народа,
куда пойдет и чем закончит век?
Как умирает праведно природа,
как худо умирает человек.
Мне здесь дано уйти и раствориться…
Прощайте, запахи и голоса,
цвета и звуки, дорогие лица,
кирпичные простые корпуса.
Сентябрь 1986
кирпичные, простые корпуса…
Как жаль, не научился я молиться,
и горько, что не верю в чудеса.
А за окном моей палаты осень,
листве погибшей скоро быть в снегу.
Я весь в разброде, не сосредоточен,
принять несправедливость не могу.
Что мне теперь до участи народа,
куда пойдет и чем закончит век?
Как умирает праведно природа,
как худо умирает человек.
Мне здесь дано уйти и раствориться…
Прощайте, запахи и голоса,
цвета и звуки, дорогие лица,
кирпичные простые корпуса.
Сентябрь 1986
***
Вышел я из стен больницы,
мне сказали доктора:
надо вам угомониться,
отдыхать пришла пора.
Не годится образ жизни
тот, что прежде вы вели.
В вашем зрелом организме
хвори разные взошли.
Мы продолжим процедуры,
капли, порошки, микстуры,
цикл вливаний и уколов,
назначаем курс иголок, —
последим амбулаторно,
чтобы вам не слечь повторно.
Мы рекомендуем также,
хоть морально тяжело,
чтоб не поднимали тяжесть
больше, чем в одно кило.
Не летайте самолетом,
плыть нельзя на корабле,
отгоняйте все заботы,
крест поставьте на руле…
Вам не надо ездить в горы,
ни на север, ни на юг,
лучше не купаться в море —
можно захлебнуться вдруг.
Очень бойтесь простужаться,
вредно кашлять и чихать.
Может кончиться ужасно,
даже страшно рассказать.
Пить теперь нельзя вам кофе,
не советуем и чай,
ведет кофе к катастрофе,
как и чай, но невзначай.
Позабудьте про мясное,
про конфеты, про мучное,
про горчицу, уксус, соль —
только постный пресный стол.
Исключите пол прекрасный,
алкоголя ни гугу.
Вам и самому все ясно,
эти радости – врагу!
И два слова о работе:
фильм придется отложить
или сразу вы умрете.
А могли б еще пожить.
Дело в том, что в нервотрепке —
что для вас смертельный риск —
на кого-то наорете,
и немедля вдарит криз.
Значит, так: не волноваться,
ерундой не раздражаться,
ни за что не горячиться,
а не то опять в больницу.
Пусть все рушится и тонет,
главное – хороший тонус!
И не нарушать запретов
никогда, ни в чем, нигде.
Коль преступите заветы,
прямо скажем, быть беде.
Интересный вышел фокус,
тут, попробуй, разбежись!..
На хрена мне этот тонус
и зачем такая жизнь?!
мне сказали доктора:
надо вам угомониться,
отдыхать пришла пора.
Не годится образ жизни
тот, что прежде вы вели.
В вашем зрелом организме
хвори разные взошли.
Мы продолжим процедуры,
капли, порошки, микстуры,
цикл вливаний и уколов,
назначаем курс иголок, —
последим амбулаторно,
чтобы вам не слечь повторно.
Мы рекомендуем также,
хоть морально тяжело,
чтоб не поднимали тяжесть
больше, чем в одно кило.
Не летайте самолетом,
плыть нельзя на корабле,
отгоняйте все заботы,
крест поставьте на руле…
Вам не надо ездить в горы,
ни на север, ни на юг,
лучше не купаться в море —
можно захлебнуться вдруг.
Очень бойтесь простужаться,
вредно кашлять и чихать.
Может кончиться ужасно,
даже страшно рассказать.
Пить теперь нельзя вам кофе,
не советуем и чай,
ведет кофе к катастрофе,
как и чай, но невзначай.
Позабудьте про мясное,
про конфеты, про мучное,
про горчицу, уксус, соль —
только постный пресный стол.
Исключите пол прекрасный,
алкоголя ни гугу.
Вам и самому все ясно,
эти радости – врагу!
И два слова о работе:
фильм придется отложить
или сразу вы умрете.
А могли б еще пожить.
Дело в том, что в нервотрепке —
что для вас смертельный риск —
на кого-то наорете,
и немедля вдарит криз.
Значит, так: не волноваться,
ерундой не раздражаться,
ни за что не горячиться,
а не то опять в больницу.
Пусть все рушится и тонет,
главное – хороший тонус!
И не нарушать запретов
никогда, ни в чем, нигде.
Коль преступите заветы,
прямо скажем, быть беде.
Интересный вышел фокус,
тут, попробуй, разбежись!..
На хрена мне этот тонус
и зачем такая жизнь?!
***
Пусть мы живем в дому чужом,
но ведь и жизнь взята в аренду.
Когда-то, молодой пижон,
вбежал я в мир, как на арену.
Запрыгал бодро по ковру,
участник яркого парада.
Мешая факты и игру,
вокруг крутилась клоунада.
Не сразу понял, что и как.
Сгорали лица, чувства, даты…
И был я сам себе батрак,
у этой жизни арендатор.
К концу подходит договор,
кончаются рассрочки, льготы.
Жизнь – неуютный кредитор,
все время должен я по счету.
Живу и, стало быть, плачу́
неисчислимые налоги:
волненьем, горем, в крик кричу,
люблю, боюсь, не сплю в тревоге.
Но все равно не доплатил,
такая вышла незадача.
Хоть бьюсь я на пределе сил,
а в кассе вечно недостача.
Неравноправен наш контракт,
условия его кабальны,
его не выполнить никак
и жалко, что финал печальный.
И сокрушаться ни к чему…
Иным, что выйдут на арену,
вот так же жить в чужом дому —
платить, платить, платить аренду.
но ведь и жизнь взята в аренду.
Когда-то, молодой пижон,
вбежал я в мир, как на арену.
Запрыгал бодро по ковру,
участник яркого парада.
Мешая факты и игру,
вокруг крутилась клоунада.
Не сразу понял, что и как.
Сгорали лица, чувства, даты…
И был я сам себе батрак,
у этой жизни арендатор.
К концу подходит договор,
кончаются рассрочки, льготы.
Жизнь – неуютный кредитор,
все время должен я по счету.
Живу и, стало быть, плачу́
неисчислимые налоги:
волненьем, горем, в крик кричу,
люблю, боюсь, не сплю в тревоге.
Но все равно не доплатил,
такая вышла незадача.
Хоть бьюсь я на пределе сил,
а в кассе вечно недостача.
Неравноправен наш контракт,
условия его кабальны,
его не выполнить никак
и жалко, что финал печальный.
И сокрушаться ни к чему…
Иным, что выйдут на арену,
вот так же жить в чужом дому —
платить, платить, платить аренду.
Монолог кинорежиссера
Я в своих героях растворялся,
вроде, жизнь я протопал не одну.
И, хоть сам собою оставался,
был у них заложником в плену.
Вкладывал в героев силы, соки,
странности, характеры, любовь…
Да ведь дети всякий раз жестоки,
с легким сердцем пили мою кровь.
Жизнь мою не длили – сокращали,
с каждым шли упрямые бои.
Мне близки их раны и печали,
словно это горести мои.
Чужаками стали персонажи,
на мои невзгоды им плевать.
Не сказали мне «спасибо» даже
и ушли куда-то кочевать.
Только и созданья мои бренны,
не было иллюзий на их счет.
Вымысел иль созидатель бедный —
кто из них кого переживет?
Персонажи, встретясь у могилы
автора, который их творил,
может, скажут: «Ты прости нас, милый!
Гран мерси за то, что нас родил!»
Но возможна версия иная:
всё живет убогий, дряхлый дед,
а его фантазия смешная
померла тому уж много лет.
вроде, жизнь я протопал не одну.
И, хоть сам собою оставался,
был у них заложником в плену.
Вкладывал в героев силы, соки,
странности, характеры, любовь…
Да ведь дети всякий раз жестоки,
с легким сердцем пили мою кровь.
Жизнь мою не длили – сокращали,
с каждым шли упрямые бои.
Мне близки их раны и печали,
словно это горести мои.
Чужаками стали персонажи,
на мои невзгоды им плевать.
Не сказали мне «спасибо» даже
и ушли куда-то кочевать.
Только и созданья мои бренны,
не было иллюзий на их счет.
Вымысел иль созидатель бедный —
кто из них кого переживет?
Персонажи, встретясь у могилы
автора, который их творил,
может, скажут: «Ты прости нас, милый!
Гран мерси за то, что нас родил!»
Но возможна версия иная:
всё живет убогий, дряхлый дед,
а его фантазия смешная
померла тому уж много лет.
***
У природы нет плохой погоды
Э. Рязанов
Когда повышенная влажность,
я проклинаю свою жизнь,
я чувствую себя неважно,
меня мытарит ревматизм.
А если в атмосфере сухо,
то у меня упадок духа.
Но вот свирепствуют осадки,
и учащаются припадки.
Живу в кошмарной обстановке,
едва на ниточке держусь:
погода пляшет, как чертовка,
для организма это жуть.
Ведь перепад температуры —
погибель для моей натуры,
поскольку градусов скачки
ввергают в приступы тоски,
а смена резкая давленья
мне ухудшает настроенье.
Когда несутся тучи быстро,
безбожно голова болит
и желчи целая канистра
во мне играет и бурлит.
А если ветер засквозит,
то тут как тут радикулит.
Иль даже воспаленье легких.
Жизнь, прямо скажем, не из легких!
Зима! И снег валит, как каша,
грудь разрывает гулкий кашель,
боль в горле и течет из носа.
А усиление жары
приводит, виноват, к поносу
и усилению хандры.
Приходит атмосферный фронт,
и сразу в сердце дискомфорт.
Но вот прекрасная погода —
так отравленье кислородом.
А если налетит вдруг смерч?
Неужто рифмовать мне «смерть»?
С такой природою ужасной
жить глупо, вредно и опасно.
И от погоды нету жизни!
А может, дело в организме?
Э. Рязанов
Когда повышенная влажность,
я проклинаю свою жизнь,
я чувствую себя неважно,
меня мытарит ревматизм.
А если в атмосфере сухо,
то у меня упадок духа.
Но вот свирепствуют осадки,
и учащаются припадки.
Живу в кошмарной обстановке,
едва на ниточке держусь:
погода пляшет, как чертовка,
для организма это жуть.
Ведь перепад температуры —
погибель для моей натуры,
поскольку градусов скачки
ввергают в приступы тоски,
а смена резкая давленья
мне ухудшает настроенье.
Когда несутся тучи быстро,
безбожно голова болит
и желчи целая канистра
во мне играет и бурлит.
А если ветер засквозит,
то тут как тут радикулит.
Иль даже воспаленье легких.
Жизнь, прямо скажем, не из легких!
Зима! И снег валит, как каша,
грудь разрывает гулкий кашель,
боль в горле и течет из носа.
А усиление жары
приводит, виноват, к поносу
и усилению хандры.
Приходит атмосферный фронт,
и сразу в сердце дискомфорт.
Но вот прекрасная погода —
так отравленье кислородом.
А если налетит вдруг смерч?
Неужто рифмовать мне «смерть»?
С такой природою ужасной
жить глупо, вредно и опасно.
И от погоды нету жизни!
А может, дело в организме?
***
Как сладки молодые дни,
как годы ранние беспечны…
И хоть потом горьки они —
дай Бог, чтоб длились бесконечно.
В двенадцать, в снег, в пургу, в мороз
к нам Новый год пришел намедни…
И был простителен мой тост
«Дай Бог, чтоб не был он последний».
Зимой измотан… Где ж весна
с ее красою заповедной?
Болел и ждал. И вот пришла она!..
Дай Бог, чтоб не была последней.
Усталость, ссоры и мигрень…
Сменялись трудности и бредни
в нелепый и постылый день…
Дай Бог, чтоб не был он последний.
Бывает тошно… Устаешь,
а тут еще и дождь зловредный, —
осенний, безнадежный дождь…
Дай Бог, чтоб не был он последний.
Преодолев души разлом,
на станции одной, дорожной
нашел тебя… И стал наш дом,
дал Бог, обителью надежной.
Седые волосы твои
свободны… Непокорны гребню.
А я? Я гибну от любви…
Дай Бог, чтобы была последней.
От жизни я еще не стих, —
тревожной жизни и печальной…
И сочинил вот этот стих,
дай Бог, чтоб не был он прощальный.
3 февраля 2004
как годы ранние беспечны…
И хоть потом горьки они —
дай Бог, чтоб длились бесконечно.
В двенадцать, в снег, в пургу, в мороз
к нам Новый год пришел намедни…
И был простителен мой тост
«Дай Бог, чтоб не был он последний».
Зимой измотан… Где ж весна
с ее красою заповедной?
Болел и ждал. И вот пришла она!..
Дай Бог, чтоб не была последней.
Усталость, ссоры и мигрень…
Сменялись трудности и бредни
в нелепый и постылый день…
Дай Бог, чтоб не был он последний.
Бывает тошно… Устаешь,
а тут еще и дождь зловредный, —
осенний, безнадежный дождь…
Дай Бог, чтоб не был он последний.
Преодолев души разлом,
на станции одной, дорожной
нашел тебя… И стал наш дом,
дал Бог, обителью надежной.
Седые волосы твои
свободны… Непокорны гребню.
А я? Я гибну от любви…
Дай Бог, чтобы была последней.
От жизни я еще не стих, —
тревожной жизни и печальной…
И сочинил вот этот стих,
дай Бог, чтоб не был он прощальный.
3 февраля 2004
Жизнь скоро кончится… Меня не станет…
И я в природе вечной растворюсь.
Пока живут в тебе печаль и память,
я снова пред тобою появлюсь.
Воскресну для тебя, и не однажды:
водою, утоляющею жажду,
прохладным ветром в невозможный зной,
огнем камина ледяной зимой.
Возникну пред тобой неоднократно, —
закатным, легким, гаснущим лучом
иль стаей туч, бегущих в беспорядке,
лесным ручьем, журчащим ни о чем.
Поклонится с намеком и приветом
кровавая рябиновая гроздь,
луна с тобою поиграет светом
иль простучит по кровле теплый дождь.
Ночами бесконечными напомнит
листва, что смотрит в окна наших комнат…
Повалит наш любимый крупный снег —
ты мимолетно вспомнишь обо мне.
Потом я стану появляться реже,
скромнее надо быть, коль стал ничем.
Но вдруг любовь перед тобой забрезжит…
И тут уж я исчезну насовсем.
И я в природе вечной растворюсь.
Пока живут в тебе печаль и память,
я снова пред тобою появлюсь.
Воскресну для тебя, и не однажды:
водою, утоляющею жажду,
прохладным ветром в невозможный зной,
огнем камина ледяной зимой.
Возникну пред тобой неоднократно, —
закатным, легким, гаснущим лучом
иль стаей туч, бегущих в беспорядке,
лесным ручьем, журчащим ни о чем.
Поклонится с намеком и приветом
кровавая рябиновая гроздь,
луна с тобою поиграет светом
иль простучит по кровле теплый дождь.
Ночами бесконечными напомнит
листва, что смотрит в окна наших комнат…
Повалит наш любимый крупный снег —
ты мимолетно вспомнишь обо мне.
Потом я стану появляться реже,
скромнее надо быть, коль стал ничем.
Но вдруг любовь перед тобой забрезжит…
И тут уж я исчезну насовсем.
..........
Ссылки по теме:
- Игорь Губерман. О женщинах
- Классики русской литературы в образе современных модников
- 15 шуток в стихах
- Стишки - Депрессяшки
- Голос внучки Пушкина
Новости партнёров
реклама
Клянём родителей, Отчизну и всех подряд..., да и Отца:
"Никчемный мир, никчемны песни, мечты проснутся и умрут...
Зачем, зачем же я родился?" - вопрос сквозит и там и тут.
Замрёт на время в забытьи, давая людям передышку,
и снова рвётся из груди, то дочери, а то сынишки.
Не помогает Бог-Отец в решении такой проблемы..
А если вдруг на горизонте и замаячат перемены
"Не верь, хорошего не жди, - как в горле ком, - сглотнёшь однажды,...
ну, а потом, потом, сглотнув, отправится к праотцам каждый".
Так жизнь проходит: есть начало и есть конец твоим летам.
По большей части мы скучаем, да и не помним: что же там?
Что было в жизни? чем кичиться? да помнить будут ли меня?
Никто, ни кто вам не поможет... Всё, всё зависит от тебя.
Очнись от спячки, в мир войди, ты ощути его просторы,
Ту безграничность обними, в которой мы живём, как воры,
Ты слейся с ней, отдайся весь, вдыхая жажду упоенья...
И мир откроется тебе... Пусть лишь на чуточку мгновения.
...2.05.2020 г. 12:36 час...
........ Евгения Болотова-Абакумова
певцы со всех экранов и эстрад.
Мол Родина – уродина – их жизни
сгубила поголовно, все подряд.
То славословили, сейчас, танцуя, хают.
О как великолепен их запал!
Неловко, если льстят и если лают,
при этом наживая капитал.
Стране своей отвесив оплеуху,
приятно безнаказанно пинать
край, где родился… И честить, как шлюху,
какая б ни была, родную мать!
1995 год
Жёстко и честно о наших оппозиционерах. Какое ведь предвидение, это написать ещё в 1995 г. Вечная память таким настоящим людям нашей страны.
Господи, не охнуть, не вздохнуть,
Дни летят в метельной круговерти
Жизнь – тропинка от рожденья к смерти
Смутный, скрытный, одинокий путь
Господи, не охнуть, не вздохнуть
Снег, и мы беседуем вдвоём
Как нам одолеть большую зиму
Одолеть её необходимо
Чтобы вновь весной услышать гром
Господи, спасибо, что живём
Мы выходим вместе в снегопад
И четыре оттиска за нами
Отпечатанные башмаками
Неотвязно следуют, следят
Господи, как я метели рад
Где же мои первые следы?
Занесло печальную дорогу
Заметёт остаток понемногу
Милостью отзывчивой судьбы
Господи, спасибо за подмогу