Жизнь и смерть Виктора Гришина, который был «хозяином Москвы» дольше всех

Вызванному на ковер сесть не предлагали — да и негде было. Поэтому он, робко войдя и сделав несколько шагов по направлению к столам, останавливался в нерешительности напротив.

Спецы, не отрываясь от бумаг, зачитывали вопрос, по которому надлежало разобраться с жертвой, полную характеристику работы предприятия и детали из жизни с такими подробностями, которые вызванному и не снились, — вплоть до его личных отношений с очередной любовницей.

А дальше начиналась проработка. Отточенными фразами молодые звери превращали человека в дерьмо. Обвинения в том, что он саботажник, преступник, подлец и ему место не в партии, а только на скамье подсудимых, чередовались со множеством риторических вопросов, на которые просто нельзя было ответить, и изложением фактов личной жизни, видимо, прослушанных и подсмотренных…

Если же обложенный дрянью начинал оправдываться, спецы входили в раж и не оставляли от него даже мокрого места. Гришин всегда сидел молча. Внизу под окнами дежурила машина реанимации, так как у вызванных часто случались сердечные приступы, в том числе и со смертельным исходом. Если подопытный выдерживал экзекуцию до конца, Гришин останавливал спецов, поднимал невинный взор и зачитывал уже приготовленное решение по этому вопросу: выгнать из партии, снять с работы, объявить выговор, строго указать…  А в приемной ожидали своей очереди другие приглашенные».

Если, подводя итоги этого номенклатурного «расстрела», Гришин называл свою жертву голубчиком, это означало, что надо сразу же просить бумагу и ручку и прямо на этом самом столе писать заявление по собственному желанию. Так сказать, на опережение.

В советский период московской истории градоначальники сменялись со скоростью калейдоскопа. Их список за 70 лет, с 1921-го по 1991-й,  насчитывает аж 20 фамилий, но кого из них в наши дни еще помнят? Баумана, да генерал-полковника Щербакова, руководившего городом во время войны. Молотова, Кагановича, Хрущева, Фурцеву и Ельцина — уже совсем за другие дела. Можно обсуждать Москву лужковскую или хрущевскую, но что вы скажете про Москву угаровскую, капитоновскую или, простите, зайковскую? Да не было таких и все тут.

Средний срок пребывания первого секретаря МГК на своем посту составлял три года. Что можно успеть за столь короткое время, какой след можно оставить в городе? Но от советских «мэров» ничего подобного и не требовалось. Для большинства из них Москва была очередной ступенькой на пути к постам в высшем руководстве страны. Нужно было лишь показать себя «крепким хозяйственником», в то время как ключевые вопросы решались уровнем выше и даже архитектурный облик важнейших зданий и общественных пространств утверждался на Старой площади. Все, что оставалось на долю секретарей МГК — «давать достойный ответ на поставленные партией задачи».

А потому, изучая долгий перечень советских градоначальников, неизбежно упираешься в едва ли не единственное исключение из правил. Виктор Гришин не только пробыл на этом посту дольше всех своих предшественников и наследников — 18,5 лет, но и стал за это время настоящим «хозяином города».

В отличие от многих других московских мэров, с кавычками и без, Гришин смотрится на удивление безлико. Написанная им самим книга «От Хрущева до Горбачева. Политические портреты пяти генсеков и А. Н. Косыгина» не говорит о Гришине-человеке или о Гришине — руководителе советской столицы ровным счетом ничего. Перед нами скучнейший парадный мемуар брежневского аппаратчика, который может представлять интерес разве что для въедливого историка или сборщика макулатуры. Как и в воспоминаниях Хрущева, Москве там посвящена самая незначительная часть, написанная в сугубо отчетном стиле: возведено столько-то квадратных метров, производство продукции выросло во столько-то раз, газификация жилых помещений увеличена на столько-то процентов…  «В 76 вузах обучались 650 тыс. студентов; в 150 техникумах — около 200 тыс. учащихся ежегодно. За указанный период подготовлены 1 млн 650 тыс. специалистов с высшим и 1 млн 30 тыс. со специальным средним образованием».

Гришин глазами современников — это как будто два разных человека. Вот посудите сами:

«Положа руку на сердце, могу сказать: у Виктора Васильевича не было другой жизни, кроме работы, не было других интересов, кроме заботы о Москве и москвичах. Он был кристально честным и порядочным человеком. Однако ему понадобилось умереть в собесе, чтобы прекратилась яростная кампания клеветы. Гришин не оставил семье ни дачи, ни машины, ни счета в банке. Жена Ирина Михайловна, работавшая врачом в городской больнице, тоже накоплений не сделала. Надгробие на его могиле бесплатно сделал Лев Кербель» — Юрий Изюмов, личный помощник.

«Мы наконец получили новый холодильник, — сказала мне как-то Гришина. — И пришлось ждать его целую неделю.

— Наверное, финский, “Розенлев”, — вставил я, желая блеснуть осведомленностью о самых модных тогда покупках.

— Нет, холодильник марки “Филипс”, спецзаказ, прямо с фирмы, — сказала Ольга. — Мы собираем всю кухню только этой марки: мебель, кухонный телевизор, видеомагнитофон, печки всякие…  Иногда это обходится так дорого. К примеру, за холодильник мы заплатили три тысячи!

— Рублей? — поинтересовался я с ужасом.

— Долларов, конечно, — ответила Гришина.

Что такое доллары, я вообще не знал. Слышал, что так называлась враждебная нам капиталистическая валюта, за которую сажали в тюрьму» — а это уже Артем Тарасов.

В воспоминаниях активных деятелей перестройки Гришин предстает этаким номенклатурным пауком, к которому сходились все тайные нити всей московской коррупции. При этом, как правило, не упоминают тот факт, что за много лет копания в грязном белье уже бывшего главы МГК ни следователям КГБ, ни журналистам так и не удалось найти ни одного неправедно полученного Гришиным рубля. Да и не было смысла воровать миллионами, живя внутри искаженной экономики застойного СССР, в которой нематериальные блага, услуги и связи значили куда больше, чем деньги.

В воспоминаниях и статьях бывших сослуживцев, «сохранивших верность идеалам», или просто поклонников брежневской эпохи Гришин предстает честнейшим руководителем, «верным сыном партии советского народа», впрочем, вряд ли стоит лишний раз повторять знакомые всем казенные формулы.

Истина же, как всегда, посередине. Как и многие другие представители брежневской когорты, Гришин действительно вышел «из гущи и толщи» — родился в семье рабочего железнодорожного депо в деревне под Серпуховом, работал помощником машиниста, топографом и землемером, отслужил в армии, на партийную работу был выдвинут еще до войны, заочно окончил Высшую партшколу при ЦК. Не воевал, но и не отсиживался в глухом тылу — во время битвы за Москву он возглавлял парторганизацию Серпуховского железнодорожного узла, бывшего одним из ключевых элементов всей системы логистики советских войск. После войны попал под покровительство Хрущева, который в 1952 году помог ему избраться вторым секретарем Московского обкома. Звездным часом для Гришина стал XX съезд. Проникнувшись духом и буквой секретного доклада, он принялся так рьяно бороться с пережитками «культа личности», что его заметили и назначили руководить ВЦСПС. То есть поставили во главе всех советских профсоюзов.

Должность эта была совершенно особенной. Лишь в нашем сегодняшнем понимании профсоюзы в СССР были сугубо техническим элементом «системы приводных ремней» и ничего не решали. Но именно при Гришине ВЦСПС добился перехода от сталинской потогонки к привычному для нас режиму труда — 40 часов и 5 дней в неделю. Профсоюзы распределяли путевки на курорты и направления в санатории, помогали двигаться в очереди на квартиру и занимались множеством других вопросов, но этим их функционал отнюдь не исчерпывался. После ликвидации Коминтерна, а затем и послевоенного Коминформа именно ВЦСПС стал вторым неофициальным органом дипломатии, каналом влияния и распространения советской soft power на весь остальной мир. За год у Гришина набиралось больше заграничных командировок, чем у министра иностранных дел. Он был одним из немногих руководителей, имевших привилегию не замечать государственных границ и не замыкаться в сугубо советских рамках. К сожалению, этой возможностью Гришин не воспользовался и во всем его дальнейшем стиле руководства не видно ни малейших следов «глобальности».

Следующий свой карьерный прыжок Гришин совершил, следуя принципу «вовремя предать — означает предвидеть». Он не только приложил руку к тексту заявления об уходе Хрущева на пенсию, но употребил все свое влияние на то, чтобы убедить профсоюзное руководство на местах поддержать внутрипартийный переворот. Наградой за его обостренное номенклатурное чутье стал пост первого секретаря МГК.

К 1967 году Москва уже приобрела знакомый нам облик. Все направления развития были определены, все принципы — заложены, все главное было уже построено или намечено к постройке. Она окончательно состоялась как мегаполис и превратилась в самостоятельно развивающийся организм. Новому градоначальнику нужно было лишь двигаться по проложенной предшественниками колее, не допуская резких поворотов и «перегибов». В этом отношении гришинский стиль градоначальства полностью соответствовал требованиям наступившей эпохи застоя: «не фигурять», не забегать слишком вперед, но и не топтаться на месте, а там, глядишь, и доберемся если и не в коммунизм, то хоть куда-нибудь. «Отказ от завтрашних перспектив в пользу сытого и спокойного сегодня» — именно так был сформулирован общественный запрос сверху и снизу.

А как же Олимпиада, за время которой москвичам довелось хоть немного пожить при настоящем социализме, спросите вы. Как уже было сказано, самые важные вопросы решались отнюдь не в МГК. Главное спортивное событие в истории Москвы было все-таки делом общесоюзным, над его реализацией работал не только и не столько горком, но и множество других ведомств на самых разных уровнях. Ставить подготовку к Олимпийским играм в единоличную заслугу Гришину — это все равно, что присвоить нынешней мэрии все лавры за чемпионат мира 2018 года.

Так чем же все-таки прославился Гришин как московский градоначальник? Для начала — решением жилищного вопроса, как бы это странно ни звучало. Процесс массового строительства типового жилья в Москве, разумеется, запустили еще до него, но ближе к концу 1960-х горком с удивлением обнаружил, что занимается тушением пожара из детской лейки, а москвичи по-прежнему ютятся на чердаках и в подвалах. Причин было множество, в том числе приключившееся при Брежневе значительное расширение бюрократического аппарата. Министерства и ведомства множились, как хомяки в аквариуме. Десятки тысяч чиновников и специалистов ринулись в Москву в поисках счастья и карьеры, и каждому из них полагалась квартира вне очереди. В конце концов Гришин стукнул по столу кулаком и запретил райисполкомам выдачу новых ордеров до тех пор, пока не будут переселены все обитатели нежилых помещений. Подействовало — в 1970 году, к столетию со дня рождения Ленина, в Москве не осталось ни одного подвального жителя.

Но этим квартирный вопрос отнюдь не был исчерпан. Очередным вызовом для горкома стали сами москвичи, а точнее, их подросшие дети, которые совершенно не собирались идти по стопам родителей и становиться к станку, а вместо этого норовили поступить в какой-нибудь вуз или техникум. Московская промышленность, городское хозяйство и строительный сектор отчаянно нуждались в рабочих руках. Приходилось все время расширять «лимит», но каждому лимитчику полагалась комната в общежитии, а после отработки своего срока — еще и отдельная квартира, а значит, надо было строить еще больше и еще быстрее.

Устранить первопричину буйного роста мегаполиса Гришин был не в состоянии — для этого потребовалось бы перенести АЗЛК, ЗИЛ, «Красный пролетарий» и другие крупные заводы из Москвы куда-нибудь подальше. Но это было уже не его ума дело, и такие решения принимались отнюдь не в МГК. Пришлось резать священную корову московской урбанистики — сталинско-хрущевский Генплан, убирать из него часть озелененных территорий, уплотнять застройку, повышать этажность, сокращать норму площади до девяти «квадратов» на человека и застраивать поля вокруг города бетонными джунглями спальных районов. Гольяново, Выхино, Чертаново, Северное и Южное Тушино и им подобные вполне могли бы получить в народе прозвище «гришинтауны», но не сложилось.

При этом в отличие от нынешних властей в исторический центр Гришин старался особенно не лезть, в частности, «зарубил» проект застройки Замоскворечья высотными домами. Да и сносить при нем стали значительно реже.

Можно сколько угодно ругать Гришина за нагромождение бесконечных «черемушек», как и за крайне низкое качество советских панелек, но все же на последнем году его градоначальства 80% москвичей проживали в отдельных квартирах, за которые им не требовалось платить ни аренду, ни ипотеку.

Гришин не дал построить рядом с Москвой АЭС. Этот проект был внесен предизентом Академии наук Александровым и получил поддержку со стороны всемогущего министра обороны Устинова. В ходе прений в Политбюро Александров в запальчивости воскликнул: «Я могу поставить атомную станцию на Красной площади и ручаюсь за ее полную безопасность». В ответ раздался спокойный голос Гришина: «Пока я жив, этого не будет».

Точно так же Гришин «зарубил» и пролоббированный только что ставшим секретарем ЦК по сельскому хозяйству Горбачевым сталелитейный завод в Люберцах со словами: «В Москве и так нечем дышать, а этот…  товарищ хочет у нас под носом развести кочегарку». Через несколько лет ему эта «кочегарка» как следует аукнется, но москвичи еще четверть века смогли наслаждаться хотя бы относительно чистым воздухом, пока не началась эпоха всеобщей автомобилизации.

Гришин покровительствовал новому искусству, в особенности главной московской легенде своего времени — Театру на Таганке. Об их отношениях с Юрием Любимовым стоило бы написать отдельную статью, а то и книгу, тем более что были они далеко не простыми. С одной стороны, в интернете сегодня можно прочитать записку Гришина по поводу «серьезных недостатков и идейных просчетов» спектакля «Берегите ваши лица», а с другой — горком довольно часто прикрывал Любимова от куда более серьезных атак и помогал, где только можно. Гришин даже «пробил» разрешение на строительство нового здания Таганки в обход установленного правительством лимита, по которому Москве полагалось не более 30 театров. Любимов настаивал, чтобы этот новый театр по своей вместимости не превышал старый. Гришин и тут поддержал своего любимца, хотя отлично знал, что билеты на Таганку являются своего рода неформальной валютой в московской теневой экономике и режиссер явно стремится избежать их девальвации.

До определенного момента Гришин посещал Таганку регулярно, но в 1976 году случилась история, которая все же охладила его отношения с Любимовым. Гришин приехал в театр, собираясь посмотреть довольно рядовую производственную пьесу «Пристегните ремни». Перед началом Любимов затащил его к себе в кабинет и не отпускал даже после того, как прозвенел третий звонок. Так как все знали, что в этот день пьесу будет смотреть сам хозяин Москвы, первый акт, разумеется, задержали. Правительственной ложи в Таганке не было, поэтому высоких гостей всегда сажали в партер. Гришина вывели из любимовского кабинета и повели не к боковому проходу у сцены, как обычно, а к центральному входу в зрительный зал.

Первая сцена должна была происходить в салоне самолета, которому задерживают вылет из-за опоздавшей на посадку высокой московской комиссии. Играющие ее актеры должны были войти как раз через центральный вход, пройти зал насквозь и подняться на сцену. Раздается первая реплика: «А вот и комиссия приехала!» — и в этот момент в зал входит Гришин, его «подхватывает» луч прожектора и ведет прямо до партера. Зрители от хохота чуть ли не вывалились из кресел. А сам Гришин оказался в крайне неловком положении. Просто встать и уйти он не мог — дело в том, что его преемник на посту главы ВЦСПС Шелепин незадолго до этого назвал «Пристегните ремни» антисоветской пьесой. С Шелепиным у Гришина шла вялотекущая номенклатурная война, и покинуть спектакль означало присоединиться к его мнению, да еще и дать повод для новых шуток.

После такого любой другой советский большой чиновник зарвавшегося режиссеришку попросту растер бы в порошок, но Гришин отреагировал иначе. На следующий день он вызвал Любимова в горком, выслушал извинения и сказал: «Больше ноги моей в твоем театре не будет. Но помогать буду по-прежнему». И, кстати, массовые похороны Высоцкого, случившиеся прямо во время Олимпиады с ее усиленным режимом, разумеется, не могли состояться без санкции Гришина.

Благодаря Гришину были спасены от «полки забвения» такие шедевры советского кино, как «Они сражались за Родину», «Калина красная» и «Зеркало» Тарковского. Свою роль он сыграл и в истории с «бульдозерной выставкой».

Ее разгон был инициативой секретаря Московского горкома по идеологии Владимира Ягодкина — сталиниста, державника и русопята, крепко застрявшего умом в начале 1950-х. Уже на следующий день Гришин направил в ЦК записку, в которой предупреждал о негативном международном резонансе, а впоследствии распорядился предоставить художникам альтернативную площадку в Измайлово, из которой вырос знаменитый вернисаж. Ягодкина он уволил без сожалений, хотя тот и был одним из четырех кандидатов в члены ЦК от Московского горкома.

Но в каких-то случаях Гришин мог проявить себя и типичным ретроградом. К примеру, инициировал погром некоторых элитных школ, включая легендарную 2-ю физико-математическую, со словами: «Нам лицеи не нужны — мы знаем, к чему они приводят», — с намеком на восстание декабристов. Запретил организацию секций карате после выхода в «Советском спорте» статьи «Осторожно, каратэеды!». За последнее, кстати, его сложно упрекнуть, особенно если вспомнить, как секции контактных единоборств расплодились в перестройку и как потом их выпускников пачками рекрутировали во всевозможные «бригады».

Свое влияние Гришин начал терять еще при жизни Брежнева. Успешное проведение Олимпиады на какое-то время еще позволило поддержать его позиции в иерархии советской номенклатуры, но сразу же после нее Москва пошла вразнос. Ее наконец-то настиг товарный дефицит. На полках продуктовых магазинов оставалось все больше пустых мест, по талонам стали распределять даже такие элементарные вещи, как детские пеленки и постельное белье. Проведение игр изрядно выдоило городской бюджет, и начиная с 1982 года город стал откровенно ветшать. Многие аварийные здания уже не реконструировали и не сносили, а просто выселяли, отрубали от коммуникаций и бросали. Поспешно понаделанные к Олимпиаде элементы городского благоустройства забрасывались и не использовались — к примеру, в начале 1980-х поотключали воду во всех фонтанах типа «бетонная ванна», после чего они превратились в места молодежных тусовок или в уличные мусоросборники.

Бедственное состояние Москвы отражало ситуацию, в которой по итогам застоя очутилась вся страна. Но кого такие мелочи волновали наверху, тем более в тот момент, когда шла борьба за власть между наследниками Брежнева? Гришин на место генерального и не претендовал, но его поддержка могла оказаться небесполезной для конкурентов «ставропольского клана» Андропова, и «хозяина Москвы» решили потихоньку снимать.

Первый звоночек прозвенел еще летом 1983 года, когда Андропов поручил Горбачеву наладить снабжение Москвы свежими овощами и фруктами в обход горкома. Во-первых, это решение явно и публично ставило под сомнение компетентность Гришина, а во-вторых, генсек прекрасно знал, что глава МГК Горбачева презирает и считает выскочкой и они никогда не сработаются. А спустя год прогремел и удар погребального колокола — «Елисеевское дело».

Не будем вдаваться в подробности этой истории, просто отметим, что во время допросов из Трегубова, Соколова и их подельников буквально выбивали любые показания на Гришина. Найти так ничего и не удалось, зато получилось распустить туманные слухи, благодаря которым москвичи стали винить в нараставшем продуктовом дефиците именно первого секретаря МГК. Заодно по городу загуляла и другая сплетня — дескать, Гришин давным-давно развелся со своей супругой и тайно женился на актрисе Татьяне Дорониной.

Был ли Гришин участником коррупционных схем в московской торговле? Разумеется, нет, хотя бы потому, что нет и доказательств. Знал ли он о них? Безусловно, и в своей книге честно признавал, что «факты воровства, взяточничества, приписок, обмана государства…  стали результатом недоработок МГК, райкомов партии, первичных парторганизаций». Но, будучи опытным советским чиновником, прекрасно знающим, как делаются дела, Гришин также не мог не понимать, что при наличии в системе торговли «особенных» покупателей и системы спецраспределителей для удовлетворения их нужд воровство и коррупция будут воспроизводиться сами собой. Все, что он мог в такой ситуации, это следить за тем, чтобы винтики системы не загребали себе благ и блата не по чину и хоть иногда, но думали о нуждах москвичей. На большее у него все равно не было ни возможностей, ни полномочий.

19 декабря 1985 года Гришина вызвал в свой кабинет Горбачев и с видом победителя вручил ему заранее подготовленное заявление об уходе на пенсию. В тот же день Гришина лишили и членства в Политбюро. В утешение он получил «чердачную» должность государственного советника при Президиуме Верховного Совета СССР, но и это место у  него забрали два года спустя.

Между тем в прессе нарастал вал разоблачительных статей. Бывшего «хозяина Москвы», перед которым еще недавно журналисты стояли по струнке, не смея напечатать и единой критической строчки, теперь обвиняли во всех грехах, мешая полупроверенные факты с откровенными домыслами. После своей отставки Гришин превратился для нового градоначальства в стратегически важный ресурс — теперь на него можно было списывать любые проблемы и даже собственные ошибки.

Пару лет Гришин еще пытался вяло отбиваться, но вскоре ему стало уже не до того. Уходя на пенсию, он полагал, что при новых порядках прежние правила номенклатурной игры останутся в неприкосновенности. Что он в любом случае сохранит статус персонального пенсионера союзного значения и ряд материальных благ: доступ к распределителю, цековскую дачу и личный автомобиль. Но когда Ельцин начал свою кампанию по борьбе с привилегиями, все это у него мгновенно забрали. Былой «полудержавный властелин» стал самым обычным пожилым москвичом с достатком ниже среднего, вынужденным трясущимися руками перебирать бумажки о былых заслугах, обивая пороги в райсобесе.

Там его и настиг роковой инфаркт. Но не в очереди, как часто пишут в скороспелых биографиях, а уже за столом у регистраторши. Гришин доставал из портфеля справку о повторном присвоении ему звания Героя Соцтруда, но вместо бумаги вдруг схватился за сердце и упал. Скорая ехала слишком долго.

Был ли Виктор Васильевич Гришин хорошим московским градоначальником? Скорее он был лучшим из тех, кого можно было поставить на это место. И то, что правление Гришина продлилось так долго и стало целой эпохой, уже говорит само за себя. Нам от него в наследство достались детские воспоминания о зеленых улицах и синем троллейбусе, о первом походе в зоопарк и любимом кружке во Дворце пионеров да еще переделанный в пешеходную зону Старый Арбат. Ныне превратившийся черт знает во что, но уж в этом-то точно виноват не Гришин.

Алексей Байков, 12.08.2020